Концерты 1972 года

        Наверное, на самом деле выступлений Высоцкого во время третьих ленинградских гастролей театра было больше, чем на сегодняшний день известно.

        Впрочем, и известно немало. Начнём по порядку. Первое выступление состоялось в ВАМИ 17 июня, то есть, на следующий день после приезда театра в Ленинград.

        "Во время гастролей Театра на Таганке в Ленинграде в 1972 году в ВАМИ прошёл концерт Высоцкого, на который он привёл актёров театра В.Смехова, А.Васильева, В.Золотухина, Б.Хмельницкого и, кажется, И.Дыховичного, – рассказывал мне организатор этого выступления Э.Крейнин. – На этом концерте присутствовали Коля с Тоней (супруги Поповы. А.Попова работала в ВАМИ, а её муж Н.Попов – в ЛИЯФе, – М.Ц.). После концерта Коля попросил меня поговорить с Высоцким о возможности его выступления в ЛИЯФе. Володя на удивление быстро согласился.
        Помню, что в день выступления у него было прекрасное настроение. В машине, по дороге в Гатчину, он много шутил, рассказывал анекдоты, спел мне песенку попугая Эда (как раз в это время он записывал на пластинку свои песни к музыкальной сказке "Алиса в стране чудес"). Машину вёл Коля. Была с нами, если мне не изменяет память, и Наташа Смирнова" (Наталия Смирнова, в замужестве – Кане, была организатором нескольких выступлений Высоцкого в Ленинграде, – М.Ц.).*147

        Здесь имеются две неточности, которые следует поправить: во-первых, записи "Алисы в Стране чудес" шли в 1975-1976 гг., а во-вторых, у Высоцкого нет песенки попугая Эда, а есть "Песня попугая" и "Песня орлёнка Эда".

        Как припомнила в разговоре со мной Н.Кане, сначала выступали артисты Таганки, а во втором отделении должен был петь Высоцкий. Зал, однако, шумел и довольно явственно требовал от коллег Высоцкого поскорее прекратить и уступить место ему самому. Тогда Высоцкий подошёл к микрофону и сказал, что здесь выступают лучшие актёры страны и если зрители не желают их слушать, то тогда и он здесь петь не станет. Перед лицом такой серьёзной угрозы зрители притихли, и таганские актёры смогли закончить свою программу, если и не при одобрении зала, то, во всяком случае, в спокойной обстановке.

        После концерта Высоцкий побывал дома у Э.Крейнина по адресу: пр.Космонавтов, д.19, корпус 4, кв.1. "Собралась небольшая компания: Высоцкий, мы с женой, Наташа Смирнова и Миша Кане, Герман Бржезинский с женой и ещё одна семейная пара, наши приятели. Мы провели вместе несколько часов за ужином и разговорами. Немножко выпивали (все, кроме Высоцкого, – он пил только лимонад). Потом Володя звонил в Москву и разговаривал с Мариной Влади".*148

        Звонить Высоцкий ходил к соседу Э.Крейнина. Как он мне рассказал, через минуту после ухода Высоцкого сосед, сообразивший, кто был у него дома, влетел в квартиру Крейнина с криком: "Автограф мне!" и фотографией, запечатлевшей самого соседа в "семейных" трусах где-то на пляже. Высоцкий внимательно посмотрел на соседа, на его фото и спросил: "Как зовут?" – "Миша", – ответил тот. Высоцкий взял фотографию и на обороте написал: "Мише от Вовы".

        В ЛИЯФе, Ленинградском институте ядерной физики им. Б.П.Константинова, Высоцкий дал не один, а два концерта. Среди коллекционеров долгие годы было принято считать, что они состоялись 24 и 26 июня. Но так ли это? Как мы увидим ниже, воспоминания очевидца свидетельствуют, что выступления явно состоялись в рабочие дни. Но 24 июня – это суббота, поэтому, на мой взгляд, логично предположить, что концерты были, соответственно, в пятницу 23-го и в понедельник 26-го.

        На обоих концертах присутствовал сотрудник института В.Глобенко. "Это было очень жаркое лето. В зале было страшно душно, окна в конференц-зале, где выступал Высоцкий, открыли настежь. Как мне кажется, концерт организовывал человек по фамилии Томбак, но он погиб в железнодорожной катастрофе в конце 1970-х годов. Но там, возможно, и другие люди принимали участие. Я тогда знал не всех, проработал на тот момент там года два-три. Об этих концертах много знает Олег Мрачковский. Он, кстати, и фотографировал тогда.
        Концерты прошли с успехом невероятным! Народ висел гроздями на люстрах под потолком, а то, что во всех проходах сидели, а на всех подоконниках стояли, то об этом уж я и не говорю. Я думаю, там было раза в три больше народа, чем позволяла вместимость зала.
        Кроме того, концерты транслировали по радиосети внутри института. Все сидели на рабочих местах и слушали. Словом, успех был оглушительный, как, впрочем, и следовало ожидать".*149

        Упомянутый В.Глобенко О.Мрачковский написал воспоминания о выступлениях Высоцкого в ЛИЯФе, которые под названием "Мой Высоцкий. Свеча поэту" опубликованы в Интернете на сайте "Клуб Foto.ru":

        "В день концерта, часов в 17 жара стояла под 30. Безветрие. При входе покупали билеты по 10 копеек... Зал заполнен под завязку. Билеты кончились, и вход стал свободным. Перемещаться по залу невозможно. Пот заливает и разъедает глаза. Умыться бы, но это где-то на другой планете... Беда в том, что наводка на резкость была почти невозможна!
        Поэт приехал, как он сказал, со своим другом Иваном Дыховичным – актёром того же театра. Поэт был в прекрасном расположении духа, раскован, исполнил много нам неизвестных песен. Зал принял его с восторгом. Рубаха на нём промокла до нитки, это хорошо видно на последнем фото серии".*150

        "Второй концерт разительно отличался от первого. Поэта было не узнать: он был скован, больше рассказывал, чем пел, а если пел, то это были песни о войне, шуточные песни, песни из кинофильмов, известные всем не один год.
        Он тщательно подбирал слова, больше рассказывал о театре, состоявшихся спектаклях, сыгранных ролях в театре и кино, что больше напоминало не концерт авторской песни, а лекцию по линии общества "Знание"".

        По мнению мемуариста, скованность Высоцкого и тщательно подобранный репертуар объяснялись тем, что "в первых рядах сидела публика не по зову сердца, а по долгу службы, которая, как известно, не столько опасна для них самих, сколь для других".*151

        Не знаю, то ли О.Мрачковский за долгие годы подзабыл, как было на самом деле, то ли намеренно наводил тень на плетень, но сохранившиеся фонограммы обоих концертов убедительно доказывают, что не было ни скованности, ни несвободы в выборе песен. Напротив, на втором концерте Высоцкий спел то, что не пел за два дня до того, – редко исполнявшиеся им публично "Балладу о брошенном корабле", песни "Комментатор из своей кабины..." и "Целуя знамя в пропылённый шёлк..." А то, что репертуар был несколько другой, то это вполне естественно – Высоцкий учитывал, что многие из сидящих в зале слушали его всего два дня назад, так что он старался поменьше повторяться.

        "В ЛИЯФе Высоцкого принимали с помпой, так как бывший его директор, член-корреспондент Академии наук Сумбаев, был покровителем муз, – вспоминал присутствовавший на концерте Н.Попов. – Я уже не помню, но Эдик (Крейнин, –М.Ц.) помнит, что я привёз Высоцкого на своей "Ладе", а обратно была дана директорская чёрная "Волга", и возвращались целой кавалькадой на нескольких машинах. Высоцкому нравилось, когда они обгоняли друг друга на шоссе Гатчина-Ленинград.
        Перед концертом в столовой ЛИЯФ был устроен банкет с присутствием организаторов концерта и администрации ЛИЯФ. После банкета мы пошли с Высоцким в лес Орловой рощи и гуляли, пока готовили пропуска в главное здание, в актовом зале которого предстоял концерт.
        Зал был переполнен, люди стояли в проходах, сидели на подоконниках, успех был колоссальный". (Цит. по электронному письму Н.Попова М.Цыбульскому от 1.03.2007 г.)

        В своих воспоминаниях О.Мрачковский сетовал и на то, что руководство Первого отдела института всячески вставляло палки в колёса организаторам выступлений Высоцкого. Мне это всегда казалось странным, ибо помню по советским временам: Первый отдел интригами не занимался. Если его глава не хотел, чтобы концерт Высоцкого состоялся, то практически никто отменить его решение не мог.

        К.Томбак, вдова главного организатора выступлений Высоцкого в ЛИЯФе М.Томбака (он погиб в начале 1990-х гг. в железнодорожной катастрофе), в беседе, состоявшейся 20 марта 2007 года, рассказала мне следующее:

        "Была инициативная группа по организации тех выступлений. В то время в ЛИЯФе был клуб, председателем которого был Мариан Томбак. Кого он брал себе в помощники, и с какими функциями, я не знаю, кроме одного человека – Татьяны Буш.
        М.Ц. – Были ли проблемы с Первым отделом, как о том пишет О.Мрачковский?
        К.Т. – Я помню, что какие-то люди из первого отдела были в зале. Разговоры с ними действительно были. Они хотели знать репертуар Высоцкого. Я помню, как мой муж рассказывал: "Мы подошли к этим людям в чёрном и сказали: "Вы слышите, что он поёт военные песни? Вот он и будет продолжать петь патриотические песни". А потом каким-то образом отвлекли их внимание в то время, когда Высоцкий пел острые песни.
        М.Ц. – На некоторых снимках с тех концертов запечатлён М.Томбак с кинокамерой в руках. Сохранилась ли та съёмка?
        К.Т. – Такой плёнки у меня нет. Снимок, где Мариан с кинокамерой, у меня есть. Старые киноплёнки я все уже выбросила, но могу точно сказать, что среди них не было концертов Высоцкого в ЛИЯФе. Возможно, это просто не получилось".

        Через пять дней после разговора с К.Томбак, 25 марта 2007 г., я попросил поделиться воспоминаниями Т.Буш, члена инициативной группы по организации концертов Высоцкого в ЛИЯФе:

        "М.Ц. – Кто пригласил Высоцкого в ваш институт?
        Т.Б. – Я его приглашала. Ленинградский обком комсомола помог нам познакомиться с ним. Вместе с Марианом Томбаком мы ездили в обком, в отдел культуры, который возглавляла Валентина Матвиенко, нынешний губернатор Санкт-Петербурга. Она помогла нам встретиться с Высоцким, вот и всё.
        М.Ц. – О.Мрачковский, сотрудник ЛИЯФ в то время, писал, что у организаторов концерты были большие проблемы с Первым отделом...
        Т.Б. – Неправда это. Первый отдел у нас возглавлял здравомыслящий человек, который прекрасно понимал, чем интересуется молодёжь, так что никаких проблем у нас не было".

        Ещё один концерт Высоцкого в те дни состоялся во Дворце моряков для студентов ЛИВТа – Ленинградского института водного транспорта.

        "Зал был набит до отказа. Студенты сидели на полу, на ручках кресел. Много народу столпилось прямо на сцене, – вспоминала Т.Авдеева. – Цепкой альпинистской походкой вышел Высоцкий. Со спины я могла только иногда видеть его профиль. Гитара на широкой цветной тесьме, джинсы, белая рубашка апаш. Небольшого роста, пластичный.
        Молодёжь неистово аплодирует. Встречи ждали давно, хоть и не надеялись. Но повезло – Театр на Таганке приехал в Ленинград.
        Сильные удары по струнам:
                Для меня будто ветром задуло костёр,
                Когда он не вернулся из боя...
        Песни звучат одна за другой. Среди них много о войне, неостывшая за 30 лет ненависть, скупые слёзы фронтового братства, где "проверка на прочность – бои".
        Поёт, отдаваясь целиком. Сжигая себя. Это не сыграть. Это правда. Стоим в нескольких шагах от него. И каждый раз, когда гремят аплодисменты, слышим тихое – не в микрофон – для себя, только для себя – "Спасибо".
        Сначала предполагалось так: концерт пройдёт без перерыва – ведь через три часа спектакль. Но студенты не отпустят, сразу стало ясно. Решили – Владимиру Семёновичу нужен небольшой отдых.
        Занавеса не было, просто Высоцкий ушёл в глубину сцены, снял гитару...
        И тут я решилась. Продираюсь сквозь толпу обступивших его.
        "Корреспондент морской газеты?" – он удивлённо поднимает брови и оглядывается на организатора концерта – черноволосого бойкого человека. Видимо, была договорённость: никого из посторонних. Я в отчаянии – ничего себе журналистский "успех".
        "Но всего два вопроса", – лепечу.
        Лицо Владимира Семёновича смягчается.
        "Десяти минут хватит?"
        "Конечно", – отвечаю торопливо, чтобы не раздумал.
        Гвалт стоит ужасный.
        "Уголка тихого не найдём здесь?"
        "Может быть, поднимемся в редакцию? Это рядом, по лестнице".
        Взбегает легко. Гитару держит бережно, перед собой.
        "Как Вы относитесь к песне? Своей песне? Какое место занимает она в Вашем творчестве? Ведь есть ещё и Театр на Таганке. Есть кинематограф..."
        "Удивитесь, наверное, – говорит спокойно, голос густой и в то же время мягкий, – если использовать это изъезженное слово хобби, то отнесу его не к песне. Хотя многим хотелось бы этого. Нет, песня для меня – главное..."
        Второй вопрос задаю, конечно, по тем временам глупейший.
        "Собираюсь ли выпускать книгу стихов? – переспросил он. И усмехнулся. Горько и как-то беззащитно. – Собираюсь. Но разве от меня это зависит..."
        Звонок на концерт. Решили – несколько минут он оставит для меня после концерта.
        И снова жёсткие, жестокие песни о мещанстве, сытом чванстве, нравственной тупости...
                Я не люблю, когда мне лезут в душу,
                Тем более, когда в неё плюют...
        Конечно, разговора после уже не получилось – до спектакля оставалось минут пятнадцать. А ещё надо было добраться до Дворца имени Первой пятилетки.
        Но я приготовила блокнот и ручку:
        "Пожалуйста, несколько слов для моряков".
        На секунду задумавшись, размашисто пишет на листочке в клеточку: "Счастливо плавать и возвращаться. Добра. Высоцкий".
        Отдавая ручку, улыбается:
        "Успеха Вам, морской корреспондент. Хотя и напрасно это..."
        Тогда я не поняла, что напрасно. Но он-то уж знал, как в воду глядел...
        Репортаж написала быстро. Вот он сейчас передо мной, на пожелтевших редакционных бланках. Назвала "Красный, чёрный, белый". Объяснила это так: "Эмоциональную насыщенность песен Высоцкого можно сравнить, пожалуй, с плакатом. Художественные средства последнего весьма скупы и чаще всего плакатисты, ограничиваются тремя цветами..."
        Это у Высоцкого-то художественные средства скупы... Но как говорится, что написано пером...
        Наш осторожный редактор не поленился и созвонился с горкомом. Инструктор отдела пропаганды, в общем-то, миляга-парень, замахал руками...
        Одним словом, печатать запретили. Категорически".*152

        Итак, очередное интервью с Высоцким пошло не в газету, а в корзину. Почему? Вряд ли даже сами запрещающие могли бы членораздельно ответить на этот вопрос.

        Ещё один концерт Высоцкого в Ленинграде состоялся 24 июня 1972 г. в ЛОМО. Об этом выступлении подробно рассказал В.Морган, чьи воспоминания я включил в эту главу без сокращений:

        "Душным летом 1972 года в Ленинграде, на Чугунной улице, в коробке служебного помещения, называемой совещательной комнатой, где в тот момент находились поэт Г.Поженян и ещё двое незнакомых мне парней, я впервые лицом к лицу встретился с великим человеком – Владимиром Высоцким.
        В то время я уже целый год трудился репортёром-подёнщиком на радио Ленинградского оптико-механического объединения, сокращённо – ЛОМО.
        Великий тёзка мой к тому времени преуспел: бросил Киевский строительный институт, где учился по настоянию родителей (это ошибка – Высоцкий учился в Московском инженерно-строительном институте им. В.Куйбышева, – М.Ц.), закончил театральную студию, попробовал актёрскую силу на подмостках двух или трёх московских театров и прибыл в прославленный город на Неве уже в роли бессмертного Гамлета в составе труппы знаменитого Театра на Таганке.
        Таганцы ставили пьесу Шекспира во Дворце культуры имени одной из советских пятилеток, уж не помню точно, какой по счёту. (Полагаю, В.Морган несколько лукавит: Дворец культуры им. Первой пятилетки был в Ленинграде местом весьма известным, – М.Ц.) Творческая интеллигенция и советско-партийная общественность Северной Пальмиры пришла в необычайное волнение от невиданного до сих пор Принца Датского, произносящего шекспировский монолог в переводе Бориса Пастернака на пустой сцене, у края свежевыкопанной могилы, в спортивном трико и с гитарой наперевес.
        Кому-то это показалось, кому-то – не очень, кто – "за", кто – "против". Горячие дискуссии вокруг образа нового Гамлета, воплощённого на сцене Высоцким, переходили порой в рукопашные схватки. Особенно в студенческих общежитиях.
        И вдруг в среде местных журналистов и газетчиков разнеслась удивительная весть, что всеобщий кумир выступит со своими песнями в конференц-зале ЛОМО. Здесь в то время находилась одна из лучших сцен тогдашнего Союза с любящим исполнителя интеллигентным и благодарным слушателем.
        Бывшее ЛОМО – одна из передовых и крупнейших в мире фирм по оптике, радиотелемеханике и акустической аппаратуре для космоса и подводных изысканий. Трудилось там тогда тысяч сорок разного народу: все в наушниках производственной музыки, почти все сплошь в белых халатах и мягких тапочках, в герметично закупоренных помещениях с заданным микроклиматом, с Политехническим институтом на базе предприятия. Здесь становилось нормой: высококвалифицированный рабочий с одним, а то и с двумя инженерными дипломами.
        Дюраль, стекло, бетон... Мягкие кресла просторного конференц-зала амфитеатром облегали небольшую открытую, полуовальную сцену, оборудованную микрофоном стационарной звукозаписывающей студии. А само предприятие, кстати, считалось "закрытым", оборонного значения, и чужих журналистов со стороны просто-напросто оттуда выгоняли. Информация местных газетчиков, поставляемая ими во внешний мир, тщательно отцеживалась через секретный отдел. В многотиражной газете ЛОМО "Знамя" (правильное название газеты – "Знамя прогресса", – М.Ц.) сотрудничал в те годы Сергей Довлатов, черпая там материал для своих первых рассказов, и вырастая в известного писателя.
        Со всех ног бросился я к своему редактору на радио, сообщая о скором прибытии Высоцкого. Она поморщилась.
        – Что ты предлагаешь?
        – Конечно, музыкально-литературную композицию! – воскликнул я, по-молодому наивный, хотя уже не однажды "битый".
        К тому времени мне удалось озвучить в эфире стихи тогда ещё гонимого Эдуардаса Межелайтиса, снабдить музыкой мягкий, "камерный" мир ленинградской поэтессы Тамары Никитиной, других редко печатаемых лириков, не считая местных талантов из литературного объединения ЛОМО. Мне казалось довольно несложным создать радиокомпозицию по творчеству Высоцкого, принимая во внимание высокую степень его блистающего самобытностью поэтического таланта и широкую уже к тому времени известность поэта и ведущего артиста Театра на Таганке. Но редактором моим была женщина предпенсионного возраста, познавшая все тайны партийной жизни. На прекрасных студийных "МэЗах" она частенько и скрытно переписывала песни того же самого Высоцкого, неплохо приторговывая бобинами по 100 рэ за штуку (это в те времена!), так как только она пользовалась правом на внос и вынос магнитофонной ленты через проходную. Мне, однако, начинающая бизнес-коммунистка жёстко отрезала:
        – Нет! – А потом, чуть подумав, – Может быть, только минут на пять в "Новостях".
        Её скепсис и настороженность мне были непонятны. В свои тридцать лет я совершенно не реагировал на то, что всего лишь четыре года назад, жарким летом 68-го, под гусеницами советских танков погибла "пражская весна" в Чехословакии, и что как раз в 72-м началась очередная чистка в рядах творческой интеллигенции Союза.
        По словам нынешнего нашего земляка Станислава Холмогорова, двенадцать лет проработавшего в Театре на Таганке, накал страстей и ужас ожидаемого разгрома труппы с особой силой выражен в песне Высоцкого "Ещё не вечер", в которой любимый театр ассоциируется с пиратским кораблём "Корсар", едва держащимся на плаву. Только отчаянный телефонный звонок "по вертушке" главного режиссёра Юрия Любимова Генсеку Брежневу помог ему спасти своё сценическое детище.
        Всего этого, конечно, не знали в то время ни я, ни редакторша. Но она была всё же искушённее меня. Предстоящая встреча в ЛОМО с Высоцким нигде в городе заранее не была объявлена, и я, обрадовавшись отсутствию пишущей братии, помчался с портативным магнитофоном "Репортёр-5" венгерского производства на интервью с поэтом. А моя руководительница мигом отправилась в партком совет держать: пускать в эфир сообщение о Высоцком или не пускать?
        Новая трудность неожиданно настигла меня у самых дверей конференц-зала. Поклонницы Высоцкого – молодые работницы и те, кому "по блату" удалось попасть на территорию головного предприятия, запрудили собой все подходы-выходы. Как и положено соперницам, стояли они молча, отчуждённо друг от друга. Но когда перед началом концерта появился Высоцкий в оцеплении народных дружинников, истеричные почитательницы поэта всей своей массой устремились к нему. Пробиться сквозь них было просто невозможно.
        Крепким парням удалось затиснуть непризнанного гения в продолговатую комнату. Пятеро из них заняли круговую оборону у дверей, и к призывным выкликам юных ленинградок "Володя! Володя!" приметался и мой сердитый баритончик: "Пресса! Пресса! Здесь – пресса!". Я при этом яростно работал локтями, держа над головой красную книжечку с золотым тиснением.
        Растерявшийся дружинник вставил голову в дверь и сообщил в пространство:
        – Там какой-то из прессы...
        – Кто такой? – резко спросил глухой, как бы простуженный басок.
        – Я – корреспондент местного радиовещания!
        – А-а-а... Тогда заходи, – улыбчиво протянул Высоцкий, и коротко, но участливо спросил:
        – В чём нужда?
        – Только небольшую радиобеседу для наших слушателей – работников объединения, – сказал я.
        ...В появившейся потом песне "Интервью" Высоцкий дал нелестный отзыв о деятелях масс-медиа, но полагаю, это не про меня. А опасливые советские журналисты, думаю, в то время не баловали его своим вниманием. Наверное, поэтому на мои слова Высоцкий удивлённо вскинул брови, пристально вгляделся в меня и пророкотал окрепшим голосом:
        – После... После концерта. Минут десять, не больше.
        – Раз уж у нас тут сидит корреспондент, – сказал Поженян, – я поведаю для всех об одном случае, о котором рассказал мне военный моряк... Уж не знаю, в каком районе мирового океана их подводная лодка, субмарина, потерпела аварию и легла на грунт. Лежать морякам на дне пришлось сорок восемь часов, задыхаясь от недостатка кислорода, обливаясь потом. У нескольких членов экипажа, в том числе у замполита, помутился рассудок. В изолированном отсеке подлодки оказался магнитофон с записями песен Высоцкого. Все эти долгие, жуткие часы они беспрерывно крутили кассеты и выжили. Особый эмоциональный настрой вызвала у моряков песня "Спасите наши души".
        Прищурившись, словно всматриваясь в темноту сквозь прожектора, подхватил тему героики и Высоцкий:
        – Вот у меня недавно был случай, на репетиции... Стоим мы на сцене у края "могилы". Там есть такой деревянный брус. И вдруг мой напарник оступается и летит головой прямо на угол. У меня сердце захолонуло. Но я этого парня успел подхватить и говорю ему: "Теперь ты мне по гроб своей жизни обязан". А он смеется: "Нет, говорит, теперь ты меня должен до самой пенсии содержать!".
        По ходу этого рассказа я впервые получил возможность увидеть поэта и отметил его прекрасную физическую подготовку, крепко сбитое тело человека невысокого роста, замечательную координацию движений и мгновенную реакцию. Поразило меня двойственное впечатление, которое оставляло его лицо. Внешне Высоцкий мог вполне сойти за ничем не примечательного московского парня, если бы не какое-то тонкое, идущее изнутри благородство. Чёлка. Тяжёлый подбородок. Густые брови. Оттопыренная нижняя губа. И постоянно сдерживаемая внутренняя сила.
        Показалось, что Высоцкого занимает в его рассказе нравственная сторона процесса "спасение – благодарность". Он, видимо, и размышлял об этом, когда заметил, что я, настырный, давно уже тихонько включил свой магнитофон.
        – Ну, спрашивай уже, – понятливо усмехнулся он.
        – Владимир, – отчётливо и смело, как в прямом эфире, задал я свой первый вопрос, – скажите, пожалуйста, как Вас по отчеству?
        – Зачем это Вам? – неожиданно резко и тяжело откликнулся Высоцкий.
        – Вы – всенародный поэт, известный артист известнейшего театра в нашей стране и за рубежом, Вы старше меня и встреча наша официальная. Не могу же я перед радиослушателями называть вас просто Володей. Как-то несообразно с ситуацией, – как мог, объяснил я.
        – Ну, Семёнович, – нехотя буркнул Володя. И отпарировал: – А Вас как?
        – Ну, Иванович, – в тон ему подхватил я. – Итак, Владимир Семёнович, скажите, пожалуйста, как Вы оцениваете своё творчество? Вы – кто: менестрель, бард, шансонье?
        – Я поэт! – твёрдо, как математическую формулу, произнёс Высоцкий. – Я – поэт, который пишет стихи и исполняет их под гитару. Я никогда не пою чужие песни или стихи. Я думаю, что если бы Пушкин жил в наше время, он бы тоже исполнял свои стихи под гитару. Он, кажется, владел каким-то музыкальным инструментом.
        – А кто Ваш любимый поэт?
        – Я всех и по-разному люблю. Нельзя любить только одного кого-то, исключительно выборочно.
        – Где и какие Ваши книги могут почитать наши радиослушатели?
        Высоцкий задержался с ответом. Вмешался Поженян:
        – На этот вопрос я отвечу. Мы, друзья, помогаем Володе с выпуском первого поэтического сборника. Он скоро выйдет, мы надеемся.
        – А какой совет Вы могли бы дать молодым людям? Как стать знаменитым или, скажем, известным?
        – Выйти на улицу, например, Горького, – пожал плечами Высоцкий, – выбрать витрину побольше, и – ногой! Чтоб стёклышки посыпались. – Его примеры были, что называется, от "противного". – Смотря, кто к какой известности стремится...
        Продолжить Высоцкому не удалось. Стремительно распахнулась дверь и, вырвавшись из рук дружинников, в комнату вбежала разгорячённая борьбой блондинка с накладными ресницами и румянами на щеках, в ослепительно серебряном платье с люрексом, вся похожая на космическое создание, и стала медленно надвигаться прямо на Высоцкого. "Вторжение" незнакомки меня взволновало только по одной причине: не помешала бы она нашему интервью!
        А Высоцкий, сидевший за столом вполоборота в мою сторону, даже не переменил позу, только зыркнул на девицу да по-боксёрски набычился.
        Не встретив у поэта, видимо, ожидаемой реакции, поклонница разочарованно развернулась и (о, счастье!) выпорхнула из комнаты. Я облегчённо вздохнул.
        – Итак, – вернул меня к прозе жизни ровный голос Высоцкого, – продолжим нашу беседу...
        – Владимир Семёнович, расскажите, пожалуйста, как зародился замысел непривычного зрителям образа Гамлета, которого Вы играете на сцене? – задал я новый вопрос.
        – Однажды, – раздумчиво надиктовывал Высоцкий, – мы с Юрием Любимовым оказались в одном купе скорого поезда. Я рассказал Юрию, как я воспринимаю Гамлета и всю эту пьесу. Начиная с монолога "Быть или не быть". Знака вопроса в этом предложении у Шекспира нигде нет. И мы не должны канонически считать, что Гамлет – этакая полубезумная личность, запутавшаяся в сетях обстоятельств. Нет, Гамлет – это не потерявший разум уличный артист. Он – принц, царедворец, его учили этой науке: управлять собой, своей судьбой и людьми. Возраст у него совершенно зрелого мужчины. Не случайно, а намеренно он протыкает шпагой за занавесью подслушивающего противника. Он осознанно расправляется со всеми своими врагами. Он для этого и прибыл на корабле из Англии, чтобы навести порядок в своём доме...
        И тут в конференц-зале прозвенел первый звонок.
        – Что Вы хотели бы пожелать нашим радиослушателям-оптикам? – заученно выпалил я под конец.
        – Чтобы здоровы были. Чтобы выпускали больше очков, биноклей, фотоаппаратов и микроскопов. Ну, что там ещё?
        – А Вам, Владимир Семёнович, – дальнейших творческих удач и свершений!
        Я выхватил из кармана театральную программку "Гамлета" и попросил у Высоцкого автограф. Мыслями он уже весь был на эстраде и буквально слово в слово повторил своё пожелание, добавив только: "Дорогим оптикам".
        Этот вечер мне запомнился на всю жизнь. Свет в зале во время исполнения погасили. Высоцкий выглядел эффектно: старинная, заправленная в брюки русская косоворотка малинового цвета с горячим оттенком.
        Публика восторженно воспринимала затаённую иронию в стихах поэта, а клокочущая боль, вырывающаяся из его истерзанного горла, казалась той самой болью по утраченному людьми человеческому достоинству.
        Поражало произношение артиста. До Высоцкого никто так не пел. Общепринятые правила предписывали певцу "сглатывать" консонанты, добиваясь идеально открытого звучания гласных. Новатор по природе и бунтарь, Высоцкий "вытягивал" согласные, казалось бы, мёртвые звуки в конце слов, и они оживали, послушные его воле.
        ...Скоро новая манера исполнения станет почти нормативом. Но Высоцкий и здесь был первым. Не знаю, кто-нибудь до меня отважился взять интервью у поэта, гонимого партийным официозом? Вряд ли. Не оказалось киноплёнок и видеозаписей театральных постановок, в которых был занят Прометей-Высоцкий. В вихре житейских бурь пропала часть моих материалов, а оставшиеся я отправил в Комиссию по творческому наследию поэта. Но чем дальше отстоит от нас то время, тем крупнее и рельефнее обозначается для потомков сложное и многогранное творчество Высоцкого. И я счастлив, что интервью, которое я провёл с ним, вышло в эфир летом 72-го. Интервью, ставшее для меня самым значительным событием в моей творческой жизни.
        ...На улице Пржевальского, неподалеку от Театральной площади и того самого Дворца культуры, жил мой младший и единственный брат Александр. Шли мы с ним как-то по своим заботам, и вдруг я снова и, как оказалось, в последний раз увидел Высоцкого. В знакомой малиновой косоворотке, в сапогах, верхом на лошади поэт триумфально пересекал асфальтное пространство Театральной площади и перепутанные в этом месте трамвайные рельсы. Никто из постоянно дежурящих здесь милиционеров не останавливал всадника. Они знали его в лицо, И кто предполагал тогда: певцом какой эпохи будет этот поэт? И запомнился мне Высоцкий именно таким: гордым, величественным и необыкновенно красивым".*153

        Корреспондент упомянутой В.Морганом многотиражной газеты ЛОМО "Знамя прогресса" тоже брала в тот день интервью у Высоцкого. Об этом интервью долгие годы не знали даже самые дотошные знатоки жизни поэта. Его обнаружил и напечатал в журнале "Вагант" известный московский высоцковед В.Дузь-Крятченко. Приведу текст без сокращений:

        "...Небольшого роста. В алой рубахе. Резковатым жестом с загорелого лба – пшеничную прядь... Принц датский. Гамлет "таганский". С гитарой. – Вам, наверно, часто задают этот вопрос: почему Вы, "Хозяин тайги", участник "Опасных гастролей", альпинист в связке, – Гамлет? Неисповедимы пути актёра, или эта роль – давно обдуманный шаг с "узкой" тропы?
        – Несколько лет назад мы возвращались из Дубны. Я сидел напротив Любимова, главного режиссёра нашего театра, и два часа под стук колёс объяснял ему, почему хочу играть Гамлета. В поезде происходила как бы "защита роли".
        – И, значит, нужны были веские аргументы в пользу вашего Гамлета?
        – Основной аргумент может, наверно, показаться смешным и странным. Последнее время я слышал от многих хороших актрис, что их мечта – роль Гамлета. Конечно, женская доля в театре тяжелее мужской: меньше интересной работы. Не создали драматурги "женского Гамлета". Есть леди Макбет, ещё два-три образа – и всё... Но, с другой стороны, мне кажется, что раз женщины мечтают о "Гамлете" – значит, он ещё не сыгран.
        – То есть, не сыгран исчерпывающе?
        – Грубо говоря, не сыгран "по-мужски"... Для меня Гамлет не совсем такой, каких я видел на сцене, и каким от души аплодировал. Он принц крови, он жил в жёстокое время, когда ели мясо с ножа, дрались на поединках. Он 30 лет варился в этом соку и готов управлять государством. Чингисхан говорил: "Диктатор должен быть человеком с короткой шеей". Мой Гамлет – "с короткой шеей". Но это лишь одна грань сложного и тонкого образа. Гамлет учился в университете, вдохнул новых идей... Он не принимает всего, что происходит вокруг, ему отвратительны эти методы борьбы, но и сам он не может действовать иначе, чем другие, и мучится именно оттого...
        И всё же мой Гамлет не решает вопроса "Быть или не быть?" Между прочим, у Шекспира нет после этой фразы вопросительного знака. Гамлет – нормальный человек; он понимает, что жизнь всё равно прекрасна, хотя ему тесно и тошно в этом мире, хотя иногда он доходит почти до помешательства... Всё равно он нормальный человек. Помните: "Кем бы я не стал изображать себя...". Но я, кажется, увлёкся. Не стоит так глубоко закапываться. Можно ногу сломать. Да что там ногу. Жизнь можно сломать на "Гамлете".
        Мы покажем спектакль ещё несколько раз и, кстати, сегодня – через два часа...
        – Но это сообщение, очевидно, нельзя принять как приглашение для тружеников ЛОМО? Билеты в ваш театр не достать...
        – И коллектив театра это обстоятельство, сами понимаете, радует... Но к ЛОМО у нас особое отношение, поэтому я сейчас здесь, и не впервые. Дело в том, что рядом со старым зданием нашего театра строится новое, и нам бы очень хотелось, чтобы звукоаппаратура для него была изготовлена в ЛОМО. Мы уверены, что всё, сделанное здесь, от маленького аппарата до большого телескопа, – со знаком качества...
        К сожалению, вся труппа не могла сегодня приехать: гастроли очень напряжённые. И я просто показал, ну, что ли, своё хобби – новые песни...
        – Кстати о песнях. Многие ваши песни звучали в фильмах с вашим участием, использовались в постановках вашего и других театров... Но уже были попытки исполнять их с эстрады. Как вы относитесь к последнему?
        – Злюсь. Это не Песни в прямом смысле, так же как я не певец. И я никогда не рискну исполнять песню, написанную другим человеком. Но люблю, когда "меня поют" мои друзья, актёры нашего театра. Это уже совсем другое...
        – Сейчас много говорят о менестрелях, бардах, и т. д., и т. п. Фактически об особом жанре в искусстве – когда автор слов, музыки и исполнитель в одном лице. Но, видимо, для каждого, кто пробует себя в этом жанре, одна из трёх муз всё-таки главная. И для Вас, наверное, – стихи?
        – Да, я ни в коей мере не причисляю себя ни к бардам, ни к менестрелям. Это надуманные слова. Я пишу стихи, которые лучше звучат ритмизованно, под гитару, – вот и всё...
        – Вам бы хотелось их опубликовать, издать сборник?
        – Конечно. Это, наверно, мечта, каждого пишущего. Я уже думал об этом, и мои друзья, поэты, обещают помочь. Во всяком случае, нужно поработать: не всё, что хорошо звучит, так же хорошо ляжет на бумагу...
        – А каким циклом Вы бы открыли свой сборник?
        – Стихами о Великой Отечественной. Меня иногда спрашивают: "Почему ты так много пишешь на эту тему? Можно подумать, что всю войну прошёл, а сам в это время ещё пешком под стол ходил". Это хорошо, что так можно подумать... Вообще мне кажется, человек должен ощущать себя современником любой справедливой борьбы, когда бы и где бы она ни происходила.
        – Очевидно, это не только Ваша точка зрения, но и один из главных девизов Театра на Таганке?
        – Можно судить по репертуару: "Десять дней, которые потрясли мир", "Гамлет", "Галилей". Последняя работа театра – спектакль по стихам и поэме Евгения Евтушенко об Америке – сыграли всего два раза и будем теперь играть в новом сезоне. Работаем над спектаклем, озаглавленным фразой Пушкина: "Вот и славно, вот и хорошо!.."
        – Владимир Семёнович, поскольку в Вашем лице сегодня весь коллектив театра, не могли бы Вы сказать несколько слов для читателей еженедельника? (Ведь зал вместил далеко не всех поклонников "Таганки").
        – Могу сказать, что наш творческий коллектив желает успехов вашему творческому коллективу, особенно в работе вашего коллектива для нашего коллектива. А мы, в свою очередь, и в следующие гастроли не будем мучиться над вопросом "Быть или не быть?" на Чугунной...
        И взглянув на часы – Гамлет сбежал по лестнице с легкостью и быстротой натренированного спортсмена..."*154

        Сохранилась отличного качества фонограмма того концерта. Все специалисты-высоцковеды знают её по фразе, сказанной Высоцким: "Жалко, что ушла девушка..." Теперь мы знаем имя этой девушки.

        "Я действительно ушла с концерта, потому что у меня был маленький ребёнок, – сказала мне Ирина Чуди. – Мне было совершенно не до концерта. Я пошла на концерт, послушала, кажется, две песни всего – и надо было уходить. Я встала и пошла к проходу. Высоцкий это заметил и сказал: "Жалко, что ушла девушка". Ну и на самом деле – с его концертов никто не уходил. Для него это, видимо, было неожиданностью. А потом, когда мы с друзьями слушали запись, то обратили на это внимание. Вот и вся история".*155

        В ЛОМО Высоцкий выступил ещё раз – 20 сентября того же года. Об этом сообщает Л.Годованник в книге "Тайные гастроли. Ленинградская биография Владимира Высоцкого" ("Астрель-СПб". 2011 г.) Информация об этом исходит от ленинградского коллекционера Н.Курчева. В его архиве сохранился список песен, исполненных Высоцким в тот день и точная дата выступления.

        Иногда бывает так, что зрители, побывавшие на концерте Высоцкого, через много лет не могут назвать точное место его проведения. Об одном таком выступлении мне рассказала Наталья Быкова.

        "Меня и моего тогдашнего мужа пригласил на концерт кто-то из организаторов. Мы хотели ещё друзей пригласить, но нам сказали, что всё очень строго и выделили нам только два билета. Концерт был в каком-то НИИ, но я не помню, где именно… Сначала я Высоцкого увидела на улице перед концертом. Честно говоря, я его не признала. Он мне показался каким-то субтильным, я его не таким представляла. Стоял он возле иномарки – в то время это была большая редкость, – был одет не в рубашку, а в чёрный свитерок.
        Прошло уже очень много лет, так что многое я уже просто не помню, но осталось в памяти, что у Высоцкого на гитаре порвалась струна и пока искали запасную, и потом, пока он её сам менял, он рассказывал о роли Гамлета. На меня этот рассказ очень подействовал, мне захотелось посмотреть этот спектакль. Было видно, что ему очень дорог этот спектакль и эта роль. Чувствовалось, что ему хочется об этом поговорить, так что рассказ продолжался довольно долго. До этого я как-то не ассоциировала Высоцкого с театральной деятельностью, а вот концерт прослушала практически с открытым ртом и с замиранием сердца.
        Запомнились ещё две вещи. В самом начале он отказался начинать петь, пока зрители не рассядутся на свои места, а в конце он твёрдо сказал, что на "бис" никогда не поёт. Было видно, что он диктовал свои условия публике довольно твёрдо".*156

        Благодаря существующей фонограмме концерта, мы можем с уверенностью сказать, что рассказ Н.Быковой относится к выступлению Высоцкого в Институте токов высокой частоты. Именно там у него порвалась струна, именно там он заполнил незапланированную паузу рассказом о постановке "Гамлета" в Театре на Таганке.

        О выступлениях Высоцкого в общежитии ЛЭТИ, перед студентами физико-технического института в посёлке Шувалово, на заводе имени Я.Свердлова и в Институте токов высокой частоты практически ничего не известно. Несколько больше мы знаем о выступлении Высоцкого в ДК им.Кирова. Видимо, запомнилось это выступление его организаторам из-за различного рода неприятностей.

        "Пожалуй, самым нервным был для меня концерт Высоцкого в ДК им. Кирова, – говорил мне Э.Крейнин. – Первоначально концерт должен был состояться в Доме архитектора. Переговоры с дирекцией Дома вела по моей просьбе главный архитектор ВАМИ, член Союза архитекторов И.В.Ерофалова. Согласие на проведение концерта было получено, и мы приступили к изготовлению и распространению билетов. Но... В день концерта Ерофаловой неожиданно позвонили из Дома архитектора и сообщили, что все договорённости отменяются. Очевидно, испугались ответственности и решили не рисковать. Ведь это было время, когда концертная деятельность Высоцкого в Ленинграде официально не поощрялась.
        Пришлось срочно искать другое помещение. Нам удалось договориться с Малым залом ДК им. Кирова. Кого-то мы успели предупредить, для остальных пришлось организовывать подвозку (от Дома архитектора). В общем, концерт состоялся.
        Но и здесь не обошлось без ложки дёгтя. О том, что во Дворец культуры приехал Высоцкий, очень быстро узнали сотрудники ДК. Многие из них пришли в зал. Увидеть и услышать живого Высоцкого – большая удача. Доложили о Высоцком и директору Дворца. Тот нашёл меня и потребовал немедленно прекратить концерт. К счастью, Володя уже завершал выступление. Я передал ему записку, что, мол, через несколько минут здесь должно начаться какое-то мероприятие. Он, конечно, всё понял и, исполнив ещё одну песню, попрощался с залом".*157

        Э.Крейнин затруднился датировать тот концерт. Мне помогла Н.Кане, припомнившая, что это выступление состоялось в тот же период времени, что и концерт на Лампушке, описанный в литературе, посвящённой Высоцкому, настолько детально, что ему надо посвятить отдельную главу.

Концерт под открытым небом