|
На первую страницу сайта "Владимир ВЫСОЦКИЙ. Каталоги и статьи"
К оглавлению раздела
Дата публикации – 14.11.2013 г.
О Владимире Высоцком вспоминает
Михаил Захарович ЛЕВИТИН
М.Ц. – Высоцкий начинал работать над ролью в спектакле "О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился" по пьесе Петера Вайса,*1 которую Вы ставили в 1968 году в Театре на Таганке.*2 На каком уровне он вышел из спектакля – уже на уровне читки или участвовал в репетициях?
М.Л. – Выходу Высоцкого из спектакля предшествовали кое-какие события. Когда я распределял роли, то мне, как человеку молодому, захотелось занять всех лучших артистов театра. Я, что называется, нашпиговал ими распределение: Славина, Демидова, Высоцкий, Смехов, Губенко... Когда я поставил на роль Владимира Семёновича, Юрий Петрович Любимов сказал мне: "Не ставьте его, – он болеет". Это была интересная такая фраза, которая, конечно, была интересна только для меня. Вы не поверите, но я представления не имел о том, кто такой Высоцкий!
Ну, болеет, ну и что? Болеет – выздоровеет. Я же ничего о нём не знал ни как о поэте, ни как об актёре. Я не был им увлечён. Я просто хотел занять "первачей" "Таганки". Высоцкий идеально подходил на роль Ганса Вурста, чёрта такого немецкого. Мало того, – Володя Дашкевич, композитор, написал зонги на стихи Ганса Магнуса Энценсбергера,*3 которые Володя Высоцкий мог великолепно, как мне казалось, спеть. Я не думал о его песнях, я не знал о его песнях – и вообще я очень спокойно относился к поэтическому творчеству артистов. Это потом я уже оценил поэзию Высоцкого.
Вот так это начиналось. Я не помню, пришёл ли он на первую репетицию, или на вторую, но он пришёл очень скоро. Остановился в дверях, а я сидел с Губенко. С ним работать было фантастически хорошо. Губенко – это человек, который произносит одно слово в месяц – просто ничего не говорит, – но работает гениально. Великий актёр!
Я говорю: "Здравствуйте, Владимир Семёнович". Он в ответ: "Володя". Я ему отвечаю: "Владимир Семёнович". Он мне: "Володя". Это повторилось несколько раз, – наконец, он говорит: "Ну ладно". Вошёл и сел рядом с Губенко. Они вели себя, как примерные школьники: сели, ручки сложили и – смотрят. Ну, мальчишка же перед ними! Просто школьник. Они ждут от меня ерунды. Я им говорю: "Сейчас я вам покажу, как вы будете это играть – от начала и до конца. Я сыграю за вас двоих всю сцену". Это уже, конечно, произвело на них странное впечатление, потому что у Юрия Петровича другой метод: он работает с актёрами долго и кропотливо. Я показал им всю сцену, заканчиваю. Володя смотрит на Губенко и говорит: "Ну что? Давай!"
И они стали по моей схеме, по моему рисунку играть, – и играли очень точно, особенно Губенко. Просто хореографическая такая работа. Но Володя не мог быть никем, кроме себя. Это удивительная история! Там, где мне было нужно, чтобы он пугал Мокинпотта довольно изысканным пластически изощрённым движением, Володя просто выдвигал вперёд локоть – как в подворотне. Это был его ход. Меня это раздражало страшно. Вы себе представить не можете! Пробуем ещё раз, ещё, а он всё делает так же. И при этом говорит в каком-то странном ритме. Стихи же написаны, переведены Гинзбургом,*4 талантливо переведены, а он – всё в каком-то своём ритме. Это было странно, очень странно.
Так прошла – вот не помню – одна или две репетиции. Это было невыносимо. А потом Володя исчез. Я пошёл к Юрию Петровичу и спросил: "Что происходит? Почему артист не ходит на репетиции?" И все как-то неловко посматривают. Любимов опять говорит: "Он болен".
Через несколько дней, где-то между спектаклем и репетицией, я его встречаю в полумраке в коридоре театре. Он спускался вниз со стороны буфета, был одет в полушубок и кепарик такой... Небритый. Я ему строгим голосом режиссёра, – у которого был первый спектакль в Москве и третий в жизни, – говорю: "Почему Вы не ходите на репетиции?"
Он постоял, посмотрел на меня и вдруг страшным таким тоном сказал: "Когда мы научимся понимать друг друга?!" Я ошалел! Артист, не приходящий не репетиции, говорит режиссёру, что я должен его понимать! Вы же поймите: никакой предыстории у нас ним не было, я продолжал ничего не знать о нём!
В итоге, он так и не появился больше, а на премьере "Мокинпотта" он с двумя дамами подошёл после первого акта и сказал: "Если Вас интересуют мои соображения, то я бы с Вами поговорил". Он был совершенно трезв, гладко выбрит, в аккуратном джинсовом костюме. Но я и не подумал говорить с ним. Вот что значит молодость! Я сейчас так страдаю от этого – Вы себе представить не можете...
Вот это – самая важная часть моей истории с Высоцким. Остальное всё – уже детали. Ощутить Высоцкого в полной мере мне довелось уже гораздо позднее, вместе со всеми.
М.Ц. – Значит, Вы с Высоцким о спектакле и о его видении Вашей постановки так и не поговорили?
М.Л. – Никогда. Позднее был такой случай. Я ставил спектакль "Странствия Билли Пилигрима" в Театре Советской армии, это было лет 6-7 позже.*5 Там главную роль играл Андрюша Майоров, который, кажется, был однокурсником Высоцкого.*6 Где-то они с Володей встретились в Доме отдыха или в санатории. И Андрей мне потом рассказал, что он рассказал Володе, как он очень увлечённо со мной репетирует. А потом спросил Володю: "Интересно же, правда?" Была пауза, как сказал мне Андрей, а потом Володя сказал: "Интересно, но непонятно. Непонятно..."
М.Ц. – Если вернуться ещё немного к "Мокинпотту"... Я разговаривал с композитором Дашкевичем, и он мне сказал, что Высоцкий вышел из спектакля именно из-за конфликта с ним, поскольку Высоцкий сам хотел писать песни в этот спектакль, а Дашкевич уже работал над музыкой к зонгам. Вы можете это прокомментировать?
М.Л. – Я знаю об этом от Дашкевича. Поверить в это мне трудно. Причём надо сказать, что Дашкевич никогда не врёт, но всё равно поверить в это я не могу. Не похож был Высоцкий на человека, который мог вести базарный разговор.
М.Ц. – Ну это не "базарный разговор". Это гордость Высоцкого, как мне кажется. Почему он должен петь чужие песни со сцены родного театра, когда он может петь свои?
М.Л. – Но зонги же были изумительные, грандиозные! Неужели он не сумел бы их оценить, если бы выслушал? Это же не песни даже, это какой-то другой изумительный жанр. И эти зонги были написаны для него, в расчёте на него, а его там не оказалось. Может быть, это повлияло на приём музыки. Музыка была принята, потому что я её принимал, а Юрий Петрович долгое время со мной очень ладил. Чем-то я, мальчишка, ему нравился. Потом, когда я не захотел его пускать в режиссёры-постановщики спектакля, он ладить перестал. Это сейчас мы в хороших отношениях, а тогда он рассердился: он главный режиссёр театра, а я его не пускаю. Это была серьёзная история, но это уже совсем другая история амбиций, юности, его правоты, моей правоты...
Театр же был очень необычный, особенно в первые годы. То ли театр, то ли цирк-шапито. Странная такая атмосфера там была, "таборная", что ли. Я помню случай такой. Володю на служебном входе ждал какой-то грузин. Зима, за окнами пурга. Грузин ёжится в своём пальтеце. Володя ему: "А почему ты в таком виде?" А тот жалким голосом таким: "Володя, да ничего, ничего". И тут Володя ему: "Идём, я тебе шубу куплю!"
Там ведь все артисты до спектакля общались со зрителями. На мой взгляд, это было возмутительно. Я собрал их и орал: "Почему вы там ходите? Ваше место на сцене и за кулисами!" – "Да какая разница? Мы же потом перед ними будем". Я говорю: "Так ведь перед ними, а не с ними".
М.Ц. – Так они делали перед спектаклем "Десять дней, которые потрясли мир"...
М.Л. – Ну, там это постановка была, а здесь они просто выходили. Ну, представьте: главный герой – скажем, Хмельницкий или Веня Смехов – выходят, беседуют с какими-то тётками, а потом идут играть. Собеседование кончалось за пять минут до начала. О чём угодно говорили: о спектакле, не о спектакле... Просто вот такая доверительная обстановка, такая коммуналка. Это было очень странно, хотя люди там были очень одарённые. Ну что говорить, Вы это и сами знаете.
12.11.2013 г.
Беседу вёл Марк Цыбульский (США)
(Copyright © 2013)
_______________________________________________
<<< (обратно к тексту)
|
