|
На первую страницу сайта "Владимир ВЫСОЦКИЙ. Каталоги и статьи"
К оглавлению раздела
Дата публикации – 20.11.2012 г.
О Владимире Высоцком вспоминает
Аида Артуровна ЧЕРНОВА
А.Ч. – Я не могу сказать, что мы с Володей где-то там в компаниях встречались, но мы работали каждый день вместе. А это много…
М.Ц. – Шестнадцать лет...
А.Ч. – Да, шестнадцать лет. Я никогда не давала никаких интервью о Володе. Я не знала никаких историй о нём. Я знала его в творчестве, поэтому я только о творчестве могу говорить.
М.Ц. – Разумеется, только о творчестве. Мой первый вопрос будет о первых крупных ролях Высоцкого в Театре на Таганке. Скажите, пожалуйста, роль Керенского в "Десяти днях..." Высоцкий получил сразу после ухода Губенко?
А.Ч. – Сразу. Сначала был Губенко, потом Володя, а потом – Виктор Семёнов, которого мы называли Винтик.
М.Ц. – А как получилось, что Высоцкий получил роль Лётчика в "Добром человеке из Сезуана"? Ведь после Губенко эту роль играл Васильев, а потом Высоцкий как-то его "оттеснил". Как ему это удалось?
А.Ч. – Вот этого я Вам сказать не могу, но скажу так: если Володя получал какую-то роль, то это значит, что он больше соответствовал, чем кто бы то ни был. Я помню в этой роли Колю (Губенко, – М.Ц.), и я помню Володю. А Васильева я в этой роли помню смутно.
Володя локтями никого не расталкивал. Он после Калягина стал играть Галилея. И как! Калягин играл блистательно! А Володя играл так, как мог только он один. Это было настолько мощно, настолько проникновенно...
М.Ц. – А Бориса Хмельницкого в этой роли не помните?
А.Ч. – Не помню совершенно. Это, наверное, было очень короткое время. Я могла его в этой роли и не видеть. Понимаете, мы в те времена с Юрой (Медведевым, – М.Ц.) были очень востребованы, часто ездили на гастроли. Помню, мы приехали из Австралии и бежали на "Десять дней…", в ДК "Серп и молот" – и неожиданно встретились с Володечкой. Он меня закружил вокруг себя и сказал: "Ребята, как я за вас счастлив! А знаете, у меня тоже есть надежда – мир увижу скоро. Просто немножко другим путём".
М.Ц. – В литературе высказывалось мнение, что в 1970 году спектакль "Берегите ваши лица" был снят после трёх представлений из-за песни Высоцкого "Охота на волков". Как Вы считаете, это так?
А.Ч. – Это не совсем так. Возможно, "Охота на волков" и была одной из причин, но там были тексты Андрея Вознесенского, и некоторые тексты вызвали определённое возмущение. Там были всякие намёки на "Восток и Запад", его отношение к Западу кого-то возмутило. Плюс ко всему ещё и "Охота", которая стала просто бомбой.
Там была, такая строка: "Мамы – рифмы, папы – мимы, получились поэмимы". Ну, конечно, не пантомима, и не красота, которая была в этом спектакле, стали причиной того, что его сняли. Просто надо поднять соответствующие материалы и посмотреть, какое отношение в то время было к Андрюше Вознесенскому. Надо посмотреть, что он такое мог сказать...
М.Ц. – Там был ещё палиндром "А Луна канула". Это было воспринято как намёк на то, что в космическом соревновании американцы опередили Советский Союз и первыми попали на Луну.
А.Ч. – Ну да, конечно. Даже если это и не было связано с полётом на Луну, то они могли это связать.
А песни Володи тогда вообще со сцены не пелись. Он выходил вперёд, по нотным линейкам поднимался вверх и пел эту песню.
Для меня снятие спектакля было большим разочарованием. Следующий мой спектакль вышел только в 1976 году...
М.Ц. – "Работа есть работа"?
А.Ч. – Да. Вы знаете, Володечка очень мечтал о своём вечере на сцене, о своём спектакле со своими песнями. Он ждал и просил Юрия Петровича, но у того были другие планы, которые с Володиными не совпадали. Он не был против, но что-то никак не случалось.
А мы с Юрой (Медведевым, – М.Ц.) хотели сделать свой спектакль. Как раз у нас был с ним материал, с которым мы защищались в ГИТИСе на Высших режиссёрских курсах. Однажды Володя сказал: "Ребята, а давайте сделаем вместе. Я буду петь, а вы будете работать".
А у Володи шли периоды метаний, он старался вырваться, он мечтал увидеть мир. Творческому человеку нужен мир. Как у Пастернака – "привлечь к себе любовь пространства". В очередной раз ему надо было уезжать, и тогда он сказал нам: "Знаете, ребята, я сейчас уже не смогу делать этот спектакль с вами, но я знаю поэта, с которым вы сольётесь замечательно. Давайте пойдём к Юрию Петровичу. Я знаю, кого ему предложить – Булата Шалвовича Окуджаву".
Володя, в итоге, договорился и с Окуджавой, и с Любимовым. Он сидел на всех первых репетициях. И получился такой спектакль. Дима Межевич пел песни Булата Шалвовича, а мы работали все пантомимы. Окуджава потом сказал, что это лучшее воплощение его песен на сцене, которое он видел.
Володя был в этом смысле удивительным человеком. Он всегда чувствовал, уважал и ценил чужой талант. Это вообще особенность человека большого таланта. У него никогда это не вызывает никаких негативных ощущений – чувства зависти или соперничества. Володя не мог не понимать, что ему был дан дар особый. Поэтому у него была широта души, поэтому он мог так уважительно относиться к людям, работавшим в другом жанре и в другом направлении. Он знал, насколько нам с Юрой это было нужно. Он не мог работать с нами, но он и не мог вот так это оставить – и он часть себя передал через Булата Шалвовича.
М.Ц. – У Вас были ещё планы совместных работ с Высоцким?
А.Ч. – Я очень хотела сыграть Офелию в театре. Я работала над ней очень долго. И вот однажды мы поехали с концертами в Англию, и мне было поставлено условие, чтобы я обязательно играла Офелию. Я готовила там целую композицию. Юрий Петрович помог мне это сделать. И я записала голос Володи – и общалась с ним через его голос. Так была выстроена сцена, как будто это всё в её воображении, она вспоминает.
М.Ц. – А когда это было?
А.Ч. – Это было в 1977 году. Мы с Юрой были в Англии, а наши в это время впервые поехали в Париж.*1 Мы с Медведевым не могли туда поехать, потому что уже были заявлены наши концерты, висели афиши. И вот я работала Офелию с голосом Володечки. На четвёртом спектакле я поняла, как надо держать зал – несмотря на то, что я читала по-русски. Приём был замечательный.
А потом, когда мы вернулись, я ему сказала: "Володечка, я так хочу это сыграть с тобой". И мне наши ребята очень помогли. Лев Аркадьевич Штейнрайх,*2 который играл Полония, много работал со мной. Они меня, наверное, любили, потому что я очень много работала, но существовала совсем в другом жанре.
М.Ц. – И конкуренткой никому не были...
А.Ч. – Никак просто, ни с какой стороны! Много работала и служила красоте и музыке. Лев Аркадьевич репетировал со мной сцены Офелии с Полонием, но сказал: "Володя сейчас очень занят, не очень здоров. Вряд ли он придёт репетировать". Я с Володей всё-таки поговорила, он сказал: "Хорошо. Я могу с тобой порепетировать вот тогда-то и тогда-то". И дважды он приходил, и мы репетировали с ним. Он сказал тогда Юрию Петровичу: "Аида хочет Вам показать Офелию". И я показала сцену с Полонием и сцену с Гамлетом. Юрий Петрович пошёл наверх, а мне Володя сказал: "Сиди здесь".
Он пошёл к Любимову, потом спускается и говорит: "Молодец! Он сказал, что ты обязательно будешь играть". И он так радостно это сказал... Но не сложилось.
А потом у меня была идея сценария по "Божественной комедии" Данте. Сценарий был написан в 1975-м году. Первоначально он задумывался только о Данте, но очень скоро пришли и другие мысли. И там я хотела использовать песни Володи. Я ему об этом сказала позднее, видимо, где-то за год до его смерти. Он мне сказал: "Аида, какая ты дурочка... Ну кто тебе разрешит..." Это должно было быть очень большое программное действо. Когда Володя читал сценарий, – а там помимо его песен и его образа, было и другое, – он сказал: "Когда ты будешь писать об этих кругах ада, не забудь – там этого нет, но ты вставь – по поводу Сизифова труда и обманувших доверившихся".
Я хотела, чтоб этот спектакль был в Театре на Таганке, но это было невозможно – нужна была большая сцена и соответствующая балетная труппа. К тому же, нужно было разрешение. Вы же понимаете, что была цензура, так что к этой постановке нельзя было приступать тогда. Но были надежды всё-таки, и была вера, что придёт время и это можно будет поставить.
Этот сценарий потом дорабатывался, перерабатывался и вырос именно с образом Володи.
М.Ц. – И как Вы его мыслите поставить?
А.Ч. – (смеётся). Этого я Вам не расскажу. Не расскажу, пока не начну над ним работать. Я не была уверена, что после смерти Володи к этой теме вернусь. У меня не было своего театра, – театр-студия был открыт в 1989 году, через два года мы стали государственным театром, который потом получил название "Новый балет". Если всё будет в порядке, то в 2012 году мы начнём работать. Если будем живы, конечно...
М.Ц. – В литературе немало писалось о непростых отношениях Высоцкого с коллегами по театру...
А.Ч. – Я видела всегда его очень хорошее отношение к коллегам. Я никогда не видела его неуважительного отношения ни к кому. Наверное, он на кого-то мог и обидеться, и перестать общаться, но он никогда не мог сделать какого-то недостойного поступка.
Однажды Володя говорит: "Ребята, а пошли в роддом, тут же недалеко". Ниночка Шацкая была в роддоме,*3 и мы пошли туда – Золотухин, Володя, я и Юрочка Медведев. И там, около роддома, Володя что-то играл, а мы изображали какую-то смешную сценку, а Нина смотрела в окошко.
Я многие случаи помню... Вот помню, например, что у Володечки не было телефона, а надо было звонить Марине. Я знаю, что он сказал Валерочке Золотухину, Смехову и нам с Юрой Медведевым: "Ребята, помогите мне выступить для телефонной станции". И мы поехали и работали там, и у него, наконец, появился телефон.
М.Ц. – Мне рассказывали, что Вы работали в концертах с Высоцким и Визбором. Было такое?
А.Ч. – Да, было. Это было ещё до Театра на Таганке. Вначале я работала в Театре эстрады, там у меня была одна работа, с которой я начинала свою профессиональную деятельность. Вместе с Володей и Юрой мы работали не так уж часто. Это была университетская аудитория МГУ, потом был концерт в библиотеке имени Ленина, потом в Бауманском училище, МЭИ... Это были небольшие аудитории.
М.Ц. – А как Вы познакомились с Высоцким?
А.Ч. – Случайно. Мы просто попали на такие вот совместные выступления. Кто-то из комосомольцев-энтузиастов устраивал такие небольшие вечера. Они искали что-то новое и интересное для студенчества. И вот мы случайно совпали – Володя, Юра и я. Я работала миниатюры, которые у меня были – "Огонь", "Цветок", композицию "Это не должно повториться". Юрочка пел свои первые песни, которые потом стали всем известны – "Серёга Санин", "Милая моя, солнышко лесное..." А Володя пел свои первые песни, а кроме того, он читал отрывки из "Бани" Маяковского. Я помню, каким он был сосредоточенным, как он волновался, даже краснел от волнения.
Потом мы несколько лет не виделись, но однажды Юрочка Визбор пришёл на какой-то спектакль к нам, а потом должен был встретиться с Веней Смеховым. Он увидел меня, кинулся навстречу, мы обнялись. Веня сверху спускается: "Как? Вы знакомы?" Юра ему говорит: "Да мы же работали вместе с ней и Володей Высоцким. Начинали концерты то он, то я, а она всегда в серединке. И мы из-за кулисы подсматривали в щёлку и не понимали, как она, молча, может весь зал держать".
Я помню все свои встречи и с Володей, и с Андрюшей Вознесенским, и с Давидом Самойловым,*4 которого мы называли Дезиком. Я никогда и ни с кем об этом не говорила до Вас. Я считала, что это всё очень личные вещи, которые, может быть, никому и не интересны, кроме меня.
М.Ц. – Я могу Вас уверить, что это очень интересно!
А.Ч. – Ну не знаю... Вплоть до снов, которые я потом видела, когда Володя ушёл. Ведь Вы поймите – у меня никогда с Володей не было никаких связей, кроме внимания внутреннего. Я оценила его, может быть, раньше, чем другие коллеги. Может быть, дело в том, что я существовала в другом жанре, я очень чувствовала его талант, его личность.
Когда он ушёл, я безумно жалела, что он не дожил, не увидел того, что должен был увидеть, недополучил того, что должен был получить. Он не получил мирового признания, которого, безусловно, заслуживал, и просто он недожил, как человек.
Почему его вот так все любили? Наверное, потому, что он мог затронуть струны любой души – независимо от того, где человек находился на социальной лестнице. Это вот как если человек смотрит на Мадонну Рафаэля. Знает он искусство или не знает, но невозможно не остановиться. Так же, как музыка Баха звучит. Кто-то не знает и не чувствует симфоническую музыку, но вместе с тем, что в их душах что-то просыпается, и они понимают эту красоту, и душа их не может не откликаться на красоту. Не помню, чьи это слова, но суть в том, что когда ты общаешься с человеком большого таланта, – я уж не говорю о гениях, – то ты меняешься и сам, и что-то обязательно в тебе остаётся.
3, 4 и 5.07.2011 г.
Беседу вёл Марк Цыбульский (США)
(Copyright © 2012)
_______________________________________________
<<< (обратно к тексту)
|
